Большой подвиг маленьких женщин

Сегодня мы представляем вашему вниманию рассказ Анны Шабуровой из Крюково.

Литературным творчеством она увлеклась ещё в школе. А рассказ «Большой подвиг маленьких женщин» написала в 2020 году, будучи студенткой первого курса ОКОиПТ.  Произведение было отобрано для участия в краевом конкурсе сочинений по русскому языку и культуре речи, где Анна Шабурова стала победительницей.

Шабурова Анна

 Дневное безоблачное небо бескрайним полотном раскинулось над зимним лесом. Солнце, что, казалось, пыталось спрятаться от людей с самых заморозков, посылало слабые лучи к длинным и тонким деревьям с белёсыми вершинами. Некогда могучие вековые сосны и берёзы с потрескавшейся корой раскинули свои тонкие суховатые ветви, припорошённые снегом. Они как будто были готовы прогнуться в любой миг, обрушив наземь накопившийся на них снег, но вместо этого с завидным упрямством продолжали держаться, словно предпочтя сломаться, чем позволить себе наклониться.

С ритмичной периодичностью лес, что зимой обычно стоял в тишине, разрывался от треска ломающихся веток, когда очередное дерево падало навзничь. Взвивался к небу сероватый дым от костра – единственного источника тепла для замёрзших работниц. Неподалеку совсем маленькие худенькие шестнадцатилетние девчушки, разделившись на пары, рубили деревья наравне со взрослыми женщинами.

— Чувствую я, Тонь, мы тут застынем, как есть застынем, — сбивчивым полушёпотом посетовала Валя вздохнув. — И юбка замерзает. Скоро совсем колом встанет.

— Валь, потерпи, перерыв будет, пойдём к костру, — морозная дымка сорвалась с бледных губ, вместе с ответом, и поднялась вверх, затерявшись среди веток сосны. Тоня подняла быстрый взгляд с пилы на подругу, а после опустила обратно, побоявшись сбить пойманный ритм работы. — У тебя волосы застыли. Я же говорила – спрячь.

Обветренные губы Вали изогнулись в улыбке, но в ответ она лишь мотнула головой. Её русые волосы, выглядывающие из-под пуховой шали и обрамляющие лицо, давно уже заледенели, покрывшись инеем, но, кажется, ничуть не мешали самой девушке. И даже если бы она всё же решила их убрать, то вряд ли это получилось бы сделать непослушными из-за холода руками.

— А дым то от костра столбом валил с утра. Завтра ещё холоднее будет, — белёсое облачко вновь сорвалось с губ Вали вторя её голосу. — А, знаешь, что самое обидное?

— Что?

— А то, что Сашка дома сидит, пока мы тут морозимся, балбес маленький, — соболиные брови Вали недовольно сошлись, но в голосе её больше слышались нотки, свойственные старшим сёстрам по отношению к непутёвым младшим, чем серьёзное недовольство. В ответ на её слова прозвучал тихий и мягкий смешок.

— Ну, он же не виноват, что ногу сломал.

Валя подняла лицо. Казалось, с него уже давно практически полностью сбежали все краски, оставив лишь выделяющиеся пятнами красный вздёрнутый кончик аккуратного носика и обветренные губы. Но ярче всего выделялись тёмно-карие глаза. Несмотря на пронизывающий до костей холод они словно пылали настоящим огнём бурной энергии жизни и желания действовать.

— Ну да, его же просили уйти вглубь леса и свалиться в овраг, — говоря, Валя неожиданно прекратила работать, от чего Тоня тоже остановилась, подняв взгляд на подругу, в чьей вдруг набежавшей хмурости не было и намёка на былые смешинки.

— Валь, — Тоня положила руку на плечо девушки, слегка сжав его. Сердце её наполнилось горечью от непривычно угрюмого лица подруги. — Ну ты чего?

Когда вернувшаяся из деревни Зинаида Прокопьевна (одна из самых старших женщин на лесоповале и главная повариха), сообщила Вале о том, что младший брат её, Сашка, пошёл с утра в лес за хворостом, и, забредя слишком далеко, споткнулся и упал в овраг, да так неудачно, что умудрился сломать ногу, Валя долго плакала, встревоженная случившимся. Тоня часами сидела возле неё, стараясь утешить и поддержать подругу: «Он же ещё маленький совсем, ему всего семь, Тонь, — всхлипывая, бормотала Валя в плечо обнимавшей её подруге. — Ну, вот куда он пошёл? Ты же знаешь, он такой хиленький всегда был, а тут так далеко пошёл!».

Тоня тогда, не переставая, гладила Валю по волосам давая выговориться. У неё самой было три младших брата, так что она как никто другой понимала переживания Вали. Разумеется, Зинаида Прокопьевна сразу поспешила добавить, что мальчонку таки нашли, но ближе к обеду, когда обеспокоенная мать, уже давно больная ангиной, собрала оставшихся в деревне нерабочих людей для поисков. Но беспокойство за брата всё ещё не отпускало Валю, хоть слёзы и сменились вспышками хмурости и раздражённости на весь белый свет и на маленького Сашку, в частности.

На вопрос Тони Валя поначалу промолчала, отведя взгляд, а после, глубоко вдохнув и следом выпустив морозный воздух из лёгких, сказала:

— Ничего, извини Тонь, — Валя вернула взгляд к лицу подруги, что добродушно улыбнулась на её слова и в знаке поддержки похлопала её по плечу.

Тоня была среднего роста, болезненно худенькая и бледненькая, как и все прочие девушки, работающие на лесоповале. На заострившихся и всегда мягко опущенных плечах, несуразным мешком болталась старая, залатанная местами телогрейка. Сразу из-под неё спускались многочисленные ряды длинных юбок, что по пять-шесть слоёв надевались друг на друга, практически доходя до простых деревенских валенок. На голове была повязана пуховая шаль, под которую она тщательно спрятала тёмные вьющиеся волосы, открывая лицо с чертами, от природы слегка округлыми, но истощёнными. Лёгкие линии бровей, прямой слегка приплюснутый нос и тонкие, чуть розоватые от холода губы. Тепло светились серо-голубые глаза, с присущей для военного времени зрелостью и серьёзностью. Но было в них также и врождённое спокойствие, напополам с упрямством и добродушием, определяющими характер девушки.

— Всё в порядке, Валь. Давай дальше работать, — мягкая и всё понимающая улыбка не давала никакого шанса не улыбнуться в ответ. Уголки губ Вали сами расползлись в стороны, и она энергично кивнула. Подруги наклонились к пиле, и та вновь начала рвано скрежетать по дереву в руках девушек. Валя и Тоня были знакомы, сколько себя помнили. Выросшие в одной деревне они быстро подружились и были неразлучны. Всегда бойкая Валя и не по-детски зрелая Тоня дополняли друг друга и всегда были готовы друг дружке помочь.

Так они продолжали работать пока, словно гром среди ясного неба, не прозвучал крик: «Девочки, Люде плохо!»

Из деревьев, по тропинке выбежала Зоя, давняя знакомая девушек. Глаза её испуганно блестели, а воздух нервными вздохами покидал грудь. Валя с Тоней тотчас бросив пилу поспешили к ней.

— Где? — взволнованно  спросила Валя и, дождавшись пока Зоя укажет рукой по направлению тропинки, немедля побежала туда.

— Зоя, приведи, пожалуйста, Зинаиду Прокопьевну, — попросила Тоня. Зоя кивнула, и в следующее мгновение уже видела, как Тоня побежала следом за Валей, но нагнать её удалась лишь у самого конца тропинки.

— Люда! — воскликнули они практически в одновременно, заметив сидевшую на снегу возле дерева девушку, чьё хрупкое тельце не переставало потряхивать в приступе кашля. Тоня с Валей в тот же миг оказались рядом с ней. Поддерживая Люду с двух сторон за плечи, они смотрели друг на друга, глаза, их наполненные испугом и беспокойством, метались по лицу девушки: несомненно, миловидное, оно было очень бледным, бескровным. Посиневшие, дрожащие губы, прерывисто вдыхали воздух в мгновения между новым приступом кашля.

— Люд, что случилось?  — сорвался с губ Вали полный растерянности вопрос. Она беспомощно переводила взгляд с Люды на Тоню, что в отличие от неё, не поддалась замешательству. Она стянула с руки холщовую варежку и, перемотанной тряпицами для большего тепла, ладонью дотронулась до влажной кожи лба и щёк дрожавшей на снегу девушки.

— Я-я не знаю, вдруг напало и в-всё, — попыталась ответить подрагивающим голосом Люда, но это лишь вызвало новый приступ кашля.

— Люда, не говори пока что, пожалуйста, — не терпящий возражений спокойный голос Тони полностью контрастировал с её глазами, коими она заглянула в голубые глаза своей подруги. И столько в них было беспокойства, что Люда невольно почувствовала стыд за свою внезапную слабость. — Она совсем замёрзла, её надо к костру, Валь.

— Да, давай, — встрепенувшись, с готовностью отозвалась Валя. Она поднялась, торопливо отряхивая от снега юбку, а после протянула Люде руку, чтобы помочь той подняться. Но Люда почувствовав, как чувство стыда с новой силой заиграло в ней, лишь сконфуженно пролепетала:

— Я немного посижу, и всё пройдёт, правда.

Тоня поднялась следом за Валей, натягивая варежку обратно на ладонь, и мягко улыбнулась на слова Люды.

— Мне уже лучше, — фраза бы прозвучала уверенно, если бы не дрогнувший на последних словах голос: холодный воздух вызвал новый приступ кашля.

— Я же попросила пока что не разговаривать, — напомнила Тоня и вместе с Валей наклонилась и помогла Люде подняться.

— К тому же Зоя всё равно уже убежала за взрослыми, — добавила Валя, и Люде ничего не оставалось, кроме как послушно молчать, позволяя себя вести. Девушки двинулись в сторону костра по протоптанной и усыпанной местами опилками тропинке.

— Ты только потерпи, Люд, хорошо? — придерживая Люду под локти было трудно не заметить бьющую худенькое тело дрожь. — Сейчас быстро к костру придём, и легче станет.

Люда молча кивнула, потупив взгляд. Благодарность за помощь девочек переполняла её, но она не решилась ничего сказать, помня просьбу Тони помолчать.

Так три девушки дошли до костра. Размещённый меж пеньков ещё вчера вырубленных деревьев, он размеренно потрескивал, поддерживаемый девушками помладше, что сейчас, видимо, убежали на поиски веток. Расчистив ближайший к огню пенёк от снега, девушки усадили Люду.

— Ну и где там Зою носит, — недовольно бросила Валя, осматриваясь по сторонам. Тоня присела на корточки возле Люды и, не слушая новых попыток той заверить, что ей  уже лучше, стянула варежки сначала со своих рук, а после и с рук Людмилы.  Она осмотрела покрасневшие от холода ладони, что не были прикрыты никакой тканью, в отличие от её рук, и принялась их аккуратно растирать.

— Я же говорила, что нужно обматывать тканью руки, и тогда они меньше замерзают, — мягко пожурила Тоня, согревая тёплым дыханием пальцы Люды.

— Я помню, — хоть ответ и был тихо слышен, но не искажённый кашлем голос звучал красиво. — Но бабушка плохо ходит, а поленница далеко от сеней, и я отдала ей тряпицы.

Люда настолько смутилась от собственных слов, что румянец мог в любой момент окрасить её бескровные щёки с миниатюрной родинкой у правого глаза. Она проговорила последнюю часть предложения скомкано и быстро замолчала, но Тоня и так всё поняла и в ответ лишь улыбнулась, продолжая растирать её ладони и периодически прогревать их своим дыханием.
Люда была не из местных. Раньше она с семьёй жила в Ленинграде. Мама её работала учительницей, а отец был учёным человеком. Когда началась война, его призвали на фронт офицером. Вскоре от Михаила Алексеевича (отца Люды) пришло письмо, в котором он, обеспокоенный быстрым продвижением немецких войск, приказал им с матерью покинуть Ленинград и переехать на время к Агафье Павловне. Но в результате к бабушке отправилась только Люда, мама её осталась в Ленинграде.

После, когда пришёл голод, когда кругом была нехватка рабочих рук, заводы стали в обязательном порядке брать всех, кто способен работать, бабушка Люды, испугавшись за внучку, приняла решение перебраться на время войны на дачу в деревне. Так они оказались в Майдане, где гордая Агафья Павловна, всю жизнь прожившая в своей трёхкомнатной квартире и имеющая полное право называть себя зажиточной женщиной, долго не могла устроиться. Дача, что раньше посещалась каждое лето её покойным мужем, давно была необитаема и доставляла множество хлопот. Агафья Павловна даже порывалась несколько раз вернуться обратно в город, но потом пришла осень, а вместе с ней и известие о блокаде Ленинграда. Пожилая женщина, не выдержав страшных новостей, стала, как говорили в деревне, «маяться с ногами». Простое перемещение по дому стало отнимать очень много сил и времени.

Люду же многие в деревне полюбили. Добрая и кроткая девушка никому не отказывала в помощи, и когда ей, совершенно не приспособленной к жизни в деревне, пришлось идти работать в колхоз, она с похвальной честностью и трудолюбием исполняла свои обязанности.

— Ну наконец-то, идут! — воскликнула вдруг Валя.

И вправду, из леса со стороны места, где были расположены землянки, в которых девушки по ночам спали, торопливо показалась Зоя, а следом за ней вышла Зинаида Прокопьевна. С суровым осунувшимся лицом и сединой в тёмных волосах эта женщина шла не менее энергично, чем её шестнадцатилетняя спутница.

— И что у вас здесь стряслось? — Зинаида Прокопьевна окинула беглым взглядом девушек.

— Так, Люде плохо стало, Зинаида Прокопьевна, — ответила с неловкостью Валя, как всякий ребёнок перед серьёзным взрослым она невольно сконфузилась. Женщина нахмурилась и направилась к Тоне и Люде, пока они торопливо поднимались навстречу Зинаиде Прокопьевне. Остановившись перед Людой, она стянула варежку с руки и проделала всё то же самое, что и Тоня некогда в лесу, а после женщина, опустив руку, вздохнула.  «Городские» —  сорвалось с губ женщины, и она вновь обратила свой взгляд на остальных девушек, не замечая, как краска стыда всё же окрасила скулы Люды.

— А вы всё ещё почему здесь? Хотите, чтобы вас, бездельниц, Марфа Степановна увидела?

Хоть Зинаида Прокопьева и была женщиной суровой и порой бойкой на язык, но до Марфы Степановны ей было далеко. Та была сторонницей жёсткой дисциплины во время работы и лодырей на дух не переносила.
Зоя издала тихое «ой» и, торопливо попрощавшись с Зинаидой Прокопьевной, убежала обратно в лес, но остальные девушки остались стоять на месте: Валя сведя соболиные брови сверлила взглядом Зинаиду Прокопьевну.

— А с Людой что?

— Пойдёт со мной. Будет сегодня помогать на кухне, — ответила Зинаида Прокопьевна. Тоня и Валя одновременно кивнули, соглашаясь с таким решением. Тоня стала развязывать тряпицы на левой руке.

— Валь, иди сюда. — подозвала Тоня подругу и та поспешно подошла, без слов поняв, что та от неё хотела. Она стянула свои варежки и также начала развязывать тряпицы на левой ладони.

— Девочки, вы чего делаете? — пролепетала Люда, а Тоня уже взяла её правую ладонь и стала аккуратно обматывать тканью.

— До землянки ещё дойти надо, а ты и так уже промёрзла, — пояснила Тоня, а Валя подтверждающее кивнула, добавив:

— Мы крепкие, выдержим, — а после весело улыбнулась. — Но потом Люд, мы ждём тебя с вкусной похлёбкой.

Люда кивнула, и губы её тронула ответная улыбка. А Зинаида Прокопьевна, глядя на происходящее, ничего не сказала, лишь покачала головой, внешне не изменившись в лице, но явно проникнувшись заботой девушек о друг друге.

***

Зимний вечер опустился на землю, преображая лес. В быстро густеющей тьме всё вокруг становилось всё более непроглядным, но работа кипела даже тогда, когда девушки не видели ничего дальше собственных рук. Наконец, когда последняя телега была загружена, Марфа Степановна объявила окончание работы и множество уставших женщин и девушек направились к землянкам. Шли практически в полной тишине, прерываемой лишь шуршанием юбок, ещё не до конца околевшими за день. Говорить никому не хотелось, темнота заставляла смотреть исключительно под ноги, чтобы не упасть, а тяжёлый трудовой день лишил всякого желания делать что-то помимо этой необходимости.

— Тоня, Валя! — раздался радостный голосок Люды, когда девушки показались в свете костра, что стоял окружённый парой длинных брёвен. Он был намного больше и ярче, чем его предшественник в лесу, и уже собрал вокруг себя множество уставших работниц.

— Я вам похлёбку принесла! – Люда подняла повыше две алюминиевые тарелки, показывая девушкам.

Валя, широко улыбнувшись, вместе с Тоней подошла к Люде. Та выглядела уже значительно лучше. Мертвенная бледность сошла с её лица,  оставив слабый румянец.

— Спасибо, Люд, — сказала Тоня, принимая тарелку, и девушки вместе сели у костра. Темнота, что с каждой минутой сгущалась всё больше, теперь не могла подступить к женщинам и девушкам, отгоняемая его потрескиванием, а мерное постукивание ложек о тарелки заполнило некогда стоявшую в лесу тишину.

— Зинаида Прокопьевна сказала, что скоро пришлют обновки: валенки и возможно даже шубенки, — Валя заинтересованно подняла голову от тарелки, посмотрев на Люду.

— Вот так новость! — с энтузиазмом воскликнула она, заставляя некоторых заинтересовано посмотреть в сторону девушек, но Валя, быстро спохватившись понизила голос, — ну вот, а то я уж думала совсем тут околеем все.

Тоня покачала головой улыбнувшись на слова подруги.

— Кушай давай, Валь, — мягко пожурила она подругу и та, надувшись, но послушно замолчав, продолжила есть.

Вскоре тарелки опустели, но многие остались сидеть у костра, пользуясь тем, что более старшее поколение женщин (включая Марфу Степановну и Зинаиду Прокопьевну) уже ушли спать, наказав, чтобы через полчаса костёр уже не горел.

— Тонь, а тебе письма так и не приходят? — спросила вдруг Валя, увидев, как многие девушки трепетно держат в руках письма от своих родных.

Она сама часто получала такие, лишь в последнее время это происходило редко, так как здоровье матери ухудшилось, она не могла часто писать своей дочери, а младший брат её Сашка так и не успел научиться грамоте. Поэтому сейчас Валя сидела, привалившись боком к подруге, а с другой стороны точно так же села Люда, прижавшись к Тоне.

— Не знаю, маменька ничего не передавала, — под маменькой Тоня подразумевала свою крёстную маму, у которой она жила уже год.
Дело было в том, что за пару месяцев до войны Тоню выдали замуж за мужчину значительно старше неё. Матери было тяжело поднимать одной четверых детей, а сватавшийся мужчина был, как говорится, из зажиточных. С первой встречи он ей не понравился, но тогда спрашивать Тоню никто не хотел. Она, не желая смириться с этим, сбежала к крёстной матери – не хотела жить в одном доме с нелюбимым человеком. Но за что она и по сей день была ему благодарна, так это за то, что, будучи человеком добрым, он ни разу не попытался её вернуть, позволив жить у маменьки. А с началом войны он ушёл на фронт, и ни одного письма Тоня с тех пор не получила: ни простого, ни похоронного, и была от этого спокойна, хоть сердце каждый раз и замирало, стоило Зинаиде Прокопьевне, вернувшись из деревни, начать раздавать весточки от родных. Тоня обычно не любила об этом говорить, поэтому Валя не стала дальше расспрашивать и переключилась на Люду.

— А тебе, Люд? — спросила Валя. — Отец ничего не писал? — Люда покачала головой, а после, поняв, что Валя её не видит, ответила: «Нет не писал».

Валя чуть отклонилась от Тони и, посмотрев сперва на неё, а после на Люду, тяжко вздохнула. Мысли подруг плавно начали утекать куда-то далеко, грозя перерасти в переживания. Поняв, что ситуацию нужно исправлять, Валя, встрепенувшись, нарочито бодро сказала:

— Люд, а спой нам!

Люда вздрогнула, вырванная из своих тяжелых мыслей, и удивлённо посмотрела на Валю вместе с Тоней, но та уже проворно оказалась возле Люды, пересев на дерево возле неё. Она ласково схватила ладошки Люды в свои и воркующим голосом продолжила.

— Ну, Людонька, ну голубушка, ну спой.

Люда смущённо потупила взгляд. В Ленинграде она пела в школьном хоре, и петь не только умела, но и любила, но вот откуда об этом узнала Валя, она взять в толк не могла. А Валя, улыбаясь, ждала, когда Люда согласится: однажды она услышала, как та, напевая песню, пыталась успокоить ударившегося мальчишку лет пяти и теперь была твёрдо уверена, что должна полноценно услышать, как поёт Люда.

— Валь, мы другим помешаем отдыхать, — попыталась отказаться Люда, но Валя, в тот же момент повернувшись к оставшимся у костра девушкам, что с интересом следили за развивающимися событиями, спросила:

— Вы же не против? — и получив в ответ заверения, что они не против послушать, повернулась обратно к Люде под добродушный смешок Тони. Она знала, как у Вали хорошо получается добиваться своего.

— Какую? — сдавшись под взглядом Вали пролепетала Люда.

— Ту, новую, из передвижки.

— Про платочек?

— Нет, про разлуку…

Люда вздохнула, беспомощно посмотрев в сторону Тони, но та, мягко улыбаясь, лишь кивнула, поддерживая идею Вали, и Люда согласилась. На пару мгновений наступила тишина, но она стоила того, чтобы следом за ней прозвучал ласкающий слух голос Люды:

 

Иди, любимый мой, родной!

Суровый день принёс разлуку…

Враг бешеный на нас пошёл войной.

Жестокий враг на наше счастье поднял руку.

Иди, любимый мой, иди, родной!

Валя прижалась к Люде, слушая, как её неуверенный на первых строчках песни голос стал набирать силу.

 

Как дом, в котором ты живёшь,

Оберегай страны просторы,

Завод родной, сады, и лес, и рожь,

И воздух наш, и степь, широкую как море,

Храни как дом, в котором ты живёшь…


Песня звучала, разносясь по спящему лесу, а с тёмного неба большими хлопьями начал падать декабрьский снег…

 

Это был декабрь 1941-го года. Вскоре придёт известие о смерти мамы Вали, скончавшейся из-за обострившейся ангины. Сашку возьмёт к себе их тётка, и он пробудет у неё до тех пор, пока после войны Валя не заберёт его с собой в город, в Осу, чтобы он мог продолжить учиться. Весной 1942-го года, спустя пару месяцев после похорон Агафьи Павловны, умрёт и Люда, подхватив лихорадку из-за сильных переживаний. Тоня получит похоронку, а после войны к ней будет свататься Кустов Степан Андреевич, и она, согласившись, переедет жить в Крюково, где, работая телятницей, станет депутатом Крюковского колхоза имени Калинина и ещё долгое время пробудет на этой должности.