Прогулки по селу Елово со Станиславом Олейником (часть 2)

…Воткинская ГЭС. Тогда ее еще не было.

На противоположном берегу от села, в те далекие годы был леспромхоз. А сейчас там безбрежная водная гладь. Два берега тогда соединял паром, который таскал за собой небольшой катерок. На той, закамской стороне, было три больших озера. Их называли Холодушевские. Вот мы и повадились ходить туда на рыбалку за карасями и линьками. Рано утром, вместе с удочками пробирались на паром, и прятались в пропахшем гудроном трюме, и вылезали оттуда, когда паром причаливал к противоположному берегу. Конечно, все тогда зависело от настроения паромщика — получить по спине шваброй или нет. Если он опохмелился, то нас просто не замечал. А если нет, тогда берегись. Шваброй по мягкому месту было не миновать.

Шли тогда три-четыре километра на озера вверх по берегу Камы. Добирались до «своего» озера, разжигали костер и, разбросив удочки, рассаживались по берегу.

Помню, как на лодке, мы добирались вверх по реке до деревушки Холодушево, чтобы побывать в обросшей легендами Холодушевской пещере. Пробирались по узкому лазу внутрь, фонариками освещали исписанные надписями стены, читали их, а потом гвоздями и лезвиями ножичков, оставляли и свои автографы.

Сейчас нет ни старого Холодушева, ни тем более этой знаменитой пещеры. Все попрятала под себя водная гладь Воткинского водохранилища…

Помню, в один из приездов на родину собрались мы — я, Володя и Саша Фотин — у него во дворе под навесом за столиком. Долго вспоминали наше детство. Как мальчишками ходили пешком на майские праздники на маевку, в лес, в район «заготскота», где собиралось тогда почти все взрослое население села. «Заготскот»- так называлась тогда ферма приема скота. Скот принимался у населения со всей округи, а когда его оказывалось нужное количество, к берегу приставала баржа, и он на ней отправлялся в Пермь, на мясокомбинат.

Маевка тогда проходила в прибрежном лесу, как раз напротив утеса «Красная Горка». Там разворачивались торговые палатки, на площадках проходили концерты самодеятельности, танцы. А мы, мальчишки, шмыгали между кучек сидящих под деревьями подпитых мужиков и высматривали на траве вывалившуюся из карманов мелочь. Что находили, отдавали старшему, который потом покупал на всех калачи и поил всех морсом. Играли там, в лесу, в войну. Играли сосновыми, еловыми шишками. Делились на два лагеря, и в кого попадали первым шишкой, тот был убит. Там же рядом было кладбище старой деревни Еловки, из которой и выросло наше село. Оно выросло на высоком берегу, где когда-то, в далекие времена шумел густой еловый и сосновый лес. Лес вырубили, а на пустыре стали строиться новые поселенцы. Эта деревушка, которая попросту стала сельской улицей, стояла до начала шестидесятых годов прошлого столетия, пока дома перед затоплением не были перенесены наверх, в основное село. Кладбище этой деревушки, которое было в том же лесу, и которое давно не использовалось, мы, мальчишки, посещали всегда с почтительной опаской. Он было очень старое, кресты почти на всех могилках были уже упавшими. Таким оно и ушло под воду…

Но серьезные войны в детстве происходили всегда в селе, когда выходила улица на улицу. Улица Ленина, на которой жили мы, на улицу Советская, которая тогда была на селе центральной. Вооружались рогатками и выходили на рынок за церковью. Тогда там были торговые ряды. Конечно, выбирали время, когда на рынке был выходной день. Начинали мы, пацаны — дошкольники, потом вступали в бой старшие. Слава богу, насколько я помню, серьезных увечий тогда не было.

Любили мы в детстве купаться в речке Еловка, которая брала начало у Фаора и текла мимо деревни Барановки и дальше вдоль высоких обрывистых склонов нашего села. Речка была мелкою, а чтобы была поглубже, мы строили на ней запруды. Собирали большую артель мальчишек, приходили кто с чем — в основном с лопатами. Выкапывали по берегу дерн и складывали его поперек реки. А чтобы запруда стояла дольше, оставляли посередине проход для стока воды. Там и купались. А когда подросли, ходили купаться уже на Каму. Там, немного выше пристани и был наш, ребячий, пляж. Прогретый на солнце чистый золотистый песок. Мы всегда тогда ждали прибытие парохода. Подплывали к корме, забирались по торчавшему из воды рулю на корму, и чтобы не заметили матросы, рассаживались на внешней полоске палубы и ждали, когда раздастся третий гудок. Как только пароход отчаливал от пристани, и набирал скорость, мы ныряли один за другим в бегущие за пароходом волны.

Помню, как в конце сороковых я с погодками был на сенокосе. Рано утром выбравшись из шалашей, мы разобрали лошадей и галопом погнали на Каму. Мне досталась молодая кобыла с жеребенком. И вот, когда до берега оставалось совсем немного, жеребенок, который, отстал от матери, неожиданно заржал. Услышав его крик, мать резко останавливается, и я, перелетев через ее голову, плюхаюсь на землю прямо перед нею. Я лежал перед кобылой, и, морщась от боли, наблюдал, как побежавший к ней жеребенок, ткнулся мордой к ее соскам. Закрыв глаза, я почувствовал на лице, что-то теплое. Открыв, увидел — кобыла, наклонив к моему лицу голову, теплыми губами, нежно ощупывала его…

…Мы ехали к дому сестры по улице Героя Советского Союза, летчика-истребителя Непряхина Павла Марковича. Он ушел из жизни 23 мая 1958 года и похоронен рядом с братской могилой, где под бетонной пирамидой лежат матросы парохода «Русло», красногвардейцы и китайские интернационалисты, погибшие в гражданскую войну с колчаковцами. Его сын, мой друг детства Боря Непряхин, как и его отец, стал летчиком и долгое время летал на самолетах внутренних пассажирских линий, сначала СССР, потом России. Раньше эта улица называлась МТС, а попросту эмтээсовской, и появилась она стазу же после войны…

Неожиданно внимание привлек маленький, потемневший от старости домик.

-Подожди, Володя, — попросил я друга. Володя притормозил.

-Видишь вон тот домишко? Вон тот, по бокам его два больших, новых.

-Вижу, а что такое? Домик, как домик… Там какая-то бабка свой век доживает…

-Да отец мне, когда я еще мальчишкой был, рассказывал, что они с мамой, как только поженились, снимали комнатку в этом домике. Там я и родился. Рассказывали, как к матке потолка на кольцо была прикреплена жердина, а к ней была привязана зыбка. Вот в этой зыбке я и находился. Еще рассказывал, что он с твоим отцом принимал участие в поиске и задержанию в приеловских лесах дезертиров.

-Помню, мне отец тоже об этом рассказывал, — кивнул Володя. — Он еще рассказывал, что в конце сорок пятого в твоего отца дезертиры стреляли в окошко. Наверняка, вы тогда в этом домике и жили…

-Точно, именно в этом домике. Мне как-то очень давно мать об этом рассказывала. Отец мне ничего не говорил, он и маме запретил рассказывать, а та все-таки рассказала. Так вот, это было в феврале 1944 года. Комнатенку освещала совсем небольшая керосиновая лампа. Я спал в зыбке. Отец с матерью сидели за столом. И вдруг звон разбитого стекла и выстрел. Пуля прошла рядом с головой отца, прошила низ зыбки, и ударила в стену. Отец схватил наган, и выскочил на улицу. Но там уже никого не было. Лес тогда тут был рядом, вот стрелявший и скрылся. Так что я, наверное, второй раз в тот вечер родился. Ударь пуля чуть выше, и ты бы никогда обо мне и не услышал…

-Это точно, — кивнул Володя. Он достал пачку сигарет, угостил меня, дал прикурить и закурил сам. — Отец мой рассказывал, дезертира этого тогда поймали. И обрез изъяли, из которого он в твоего отца стрелял…

Когда проезжали мимо старого здания бывшей районной больницы, вдруг вспомнилось, как я в первом классе стащил у старшего брата Валентина, который тогда увлекался охотой, банку пороха, и, позвав с собой соседского мальчишку Славку Кротова, направился с ним на речку Еловку. Там высыпал порох из банки, зажег спичку и поднес к кучке. Порох почему-то не воспламенялся. Тогда я нагнулся к кучке, набрал в рот воздух и дунул. Огромный столб пламени ударил меня в лицо. Помню, что лицо страшно жгло. Я, крича от боли, побежал к речке и холодной водой смачивал лицо, чтобы смягчить боль. Помню, как отец прибежал на речку. Подхватил меня на руки, и, дуя в лицо, понес к запряженной двуколке. Так и довез меня, кричащего на все село, до районной больницы. Там заведующий больницей доктор Николаев смазал лицо какой-то мазью, смазал мазью и глаза и наложил на них повязку. В больнице я пробыл около месяца. Доктор Николаев тогда сказал отцу, что мне повезло, — когда пахнуло в лицо пламя, я успел закрыть глаза… В класс, конечно, я вернулся героем.

Когда сидели во дворе дома моего друга Саши Фотина, вспомнили, как еще, будучи дошкольниками, пролезли через узкий лаз на чердак хозяйственного склада отдела милиции, где валялось изъятое у дезертиров и в последствии испорченное оружие: обрезы, сабли, револьверы. Обрезы были без затворов, с погнутыми стволами. Сабли с обрубленными лезвиями, револьверы без барабанов. Было тогда нас трое. Я, Витька Меренков, сын бывшего фронтовика, старшины кавалерийской дивизии генерала Доватора, а на тот период старшины милиции (погиб в семидесятых прошлого столетия), а кто третий — точно не помню, кажется, Славка Кротов. Забрали по револьверу, засунули под рубашки и снова через лаз выбрались с чердака. Помню, мы ходили в тот день и хвастались этим оружием перед мальчишками. А к вечеру, дав слово друг другу никому не рассказывать, зарыли его на косогоре у речки. А уже утром следующего дня все трое были со своими родителями в райотделе милиции. Помню заплаканные лица своих подельников. Как со мной тогда говорил друг моего отца прокурор района Ромашов. Он достал из кармана брюк свой браунинг, вытащил из него обойму и, протягивая мне, сказал:

-Славик, вот видишь какой маленький пистолет. Хочешь из него пострелять? Постреляешь, но сначала скажи, куда зарыл револьвер. Друзья твои уже сказали… Пришлось сказать и показать, где был спрятан револьвер и мне. Нужно отдать должное прокурору Ромашову, он дал мне выстрелить из браунинга, когда в милиции были стрельбы. Правда, помогал держать пистолет в руке мой отец…

 

…А вот и дом моей сестры. Александра встретила меня вместе с отцом.

-Ну вот, — бормотал он, смотря на меня слезящимися от волнения глазами, — Приехал, значит… Только мамы-то нашей уже нет… — Последнее время он всегда встречал меня этими словами.

Сейчас нет уже и его…

Смахнув слезу, я улыбнулся. С грустью обвел всех взглядом, подумал о прошедших годах, как бросала судьба по жизни, войне в Афганистане, в которой пришлось участвовать полных три года…

Я еще раз посмотрел на родных, друзей, широко улыбнулся, и, прерывистым от волнения голосом, громко сказал: «Ну вот, я и дома. Встречайте гостя!»

2016 год

Олейник Станислав Александрович, член Союза писателей России, полковник в отставке, военный пенсионер